Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания — и вдруг беременность!
Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
Мама Семы — Лиля — детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
Папа Гриша — ребенок из многодетной семьи.
Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.
Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.
Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.
Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила … На попе две красные полосы. Следы от ремня.
У Лили похолодели руки.
— Семен… — Лилю не слушался язык.
— Да, мам.
— Что случилось у дедушки и бабушки?
— А что случилось? — не понял Сема.
— Тебя били?
— А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.
Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.
Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.
— Почему ты мне сразу не рассказал?
— Я забыл.
Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.
А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.
Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.
— Сема больше не поедет к твоим родителям, — отрезала она.
— На этой неделе?
— Вообще. Никогда.
— Почему? — Гриша поперхнулся.
— Твой отец избил моего сына.
— Избил?
— Дал ремня.
— А за что?
— В каком смысле «за что»? Какая разница «за что»? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! — Лиля сорвалась на крик, почти истерику.
— Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!
— То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? — уточнила Лиля стальным голосом.
— Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.
— Так мы против или это не смертельно? — Лиля не могла успокоиться.
— Ремень — самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.
— А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?
— Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать — это преступление. Поэтому ремень — он как восклицательный знак. Не просто «нельзя». А НЕЛЬЗЯ!!!
— К черту такие знаки препинания!
— Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца — это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.
— Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей — это норма. Говоришь это, просто другими словами.
— Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале «Щисливые радители» о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.
После того , как я с ними переговорю.
Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.
— Я поняла. Ты не против насилия в семье.
— Я против насилия. Но есть исключения.
— То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.
— Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.
На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.
— Какие исключения? — тихо спросила Лиля.
— Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если …не знаю…убьет животное…
— Какое животное?
— Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.
— Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?
— Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень — самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.
Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.
— Надеюсь, ты поняла меня правильно.
— Надейся.
Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.
Он мирно играл в конструктор.
У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.
Солдатик — это воин. Воин — это драка. Драка это боль и насилие.
Гриша хочет сказать, что иногда драка — это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.
— Мы пойдем купаться? — спросил Сема.
— Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю…
— Мам, а когда первое число?
— Первое число? Хм…Ну, сегодня двадцать третье… Через неделю первое. А что?
— Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число …
Лиля тяжело вздохнула.
— Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет — обещай! — ты сразу расскажешь мне. Сразу!
Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:
— Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?
— Я понял, мама.
— Что ты понял?
— Что нельзя ходить на балкон.
— Правильно! — Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. — А почему нельзя?
— Потому что деда всыпет мне ремня…
Автор: Ольга Савельева